Слушай, Германия!
6 июня исполнилось 150 лет со дня рождения великого писателя Томаса Манна. Ему не повезло родиться в эпоху, когда его родная Германия развязала сразу две мировые войны. А он со всем своим умом не смог избежать обольщения идеями, которые сделали мясорубку возможной. Но тем ценнее для человечества откровения зрелого Манна, ищущего ответ на вопрос о том, как немцы угодили в объятия зла.
У Томаса Манна резюме словно для учебника: мастер интеллектуальной прозы, лауреат Нобелевской премии по литературе 1929 г., сценарист, педагог. Нобелевку он получил за роман-эпопею «Будденброки», где с толстовским размахом показана судьба четырёх поколений старинной бюргерской семьи на протяжении XIX века со всеми его философскими горками – от оптимизма Просвещения до декаданса индустриализации, от рождения наций до «смерти» Бога. Писатели декаданса, как Джузеппе Лампедуза со своим «Леопардом», гордились личной «непризванностью к земной жизни», отличающей духовную аристократию от плебейской массы, неспособной ощущать высокое. А Манн принадлежал к следующему поколению, уставшему смаковать упадок и попытавшемуся предложить что-то новое и дерзкое.
Его купцы Будденброки как на подбор воспитанные, предприимчивые, преданные своему делу люди. Но если в начале XIX века их протестантская этика приводит семью к успеху, то в конце столетия она же обрекает их на страдания, смерть и забвение. Дети для Будденброков лишь ценный актив: сыновья нужны, чтобы со временем доверить им фирму, дочери – для заключения выгодных браков. А там, где группу ценят выше личности, счастья не видать. Манн на собственном примере знал, о чём писал: его папаша вместо передачи сыновьям семейного бизнеса всё продал, чтобы отпрыски могли прожить на проценты собственную жизнь. В итоге Томас и его старший брат Генрих стали не последними европейскими писателями.
И когда Европа погрузилась в пучину Первой мировой войны, Томас Манн разродился патриотической публицистикой, позднее собранной в «Размышлениях аполитичного». Хватит, мол, декаданса, у нас теперь есть нация, за ценности которой и умереть не грех. Ведь великая немецкая культура чужда пошлому англосаксонскому либерализму. «Важно, что немецкий человек, пусть он хоть объестся «демократией», никогда ни за что не будет «регулировать» жизнь при помощи «продуманных учреждений» бульварного моралиста. Никогда не будет под «жизнью» понимать общество, никогда не поставит социальную проблему выше нравственного, внутреннего опыта. Мы не общественный народ, не Клондайк для праздношатающихся психологов», – писал Манн сорока лет от роду.
А в 1940–1945 гг. бежавший от нацистов в США выдающийся писатель обращался к соотечественникам по радио. Нынче эти монологи Манна изданы в книге «Слушай, Германия!». Перемена с ним произошла разительная. «Аполитичный» Томас объяснял немцам, что они воюют за высшие национальные ценности против бездуховного Запада, а повзрослевший – почему все честные люди мира сражаются против гитлеровских преступников. Цитата: «Нужно, чтобы демократия ответила на эти фашистские спекуляции переоткрытием себя самой, которое способно придать ей не меньшую, а на деле куда большую привлекательность новизны… В действительности невозможно переоценить её витальность, её ресурс омоложения, рядом с которым юношеский задор фашизма окажется не более чем гримасой».
Никогда не читавший Манна обыватель без труда «объяснит» эту метаморфозу: «продался», «переобулся», «есть захочешь – не так раскорячишься». Но видеть в каждом встречном подонка – особенность не самых далёких людей. Вовсе не из-за врождённого антисемитизма Мартин Хайдеггер вступил в НСДАП. И не от скудоумия Лион Фейхтвангер принял за чистую монету потёмкинские деревни, показанные ему в сталинском СССР. Осознание опасностей тоталитаризма даже к великим людям может прийти очень поздно. Гений может быстро созреть творчески, но медленно взрослеть граждански. И чем больше на человеке бронзы, тем сложнее ему меняться.
Однако автор «Слушай, Германия!» в 70 лет мужественно разоблачал себя как доморощенного философа, поддавшегося духу националистического интеллектуального мейнстрима, который два десятилетия спустя как-то незаметно перетёк в национал-социализм. Поэтому не нужно считать себя умнее Манна, Хайдеггера и Фейхтвангера: ни возраст, ни образование, ни круг общения не являются гарантией от попадания в зигующую толпу.
В 1915 г. Манн писал: «Мы и думать не думали, что под покровом мирных международных сношений в безбрежном мире своё проклятое дело делала ненависть, неистребимая, смертельная ненависть политической демократии, масонско-республиканского ритора-буржуа образца 1789 года, ненависть к нам, к нашему государственному устройству, к нашему духовному милитаризму, к духу порядка, авторитета и долга».
30 лет спустя по радио вещал как будто другой человек: «Германии никогда не бывать счастливее, чем внутри напитанного свободой и деполитизированного единого мира. Для такого мира Германия прямо-таки создана, меж тем, как если глобальная политика и бывала для какого-нибудь народа проклятием, так это для аполитичной немецкой нации».
Как развивалось взросление Томаса Манна, можно проследить по его книгам и биографии, отношению к ура-патриотам и брату Генриху. Братья много лет враждовали. Генрих был послабее как писатель и весь из гуманистического французского Просвещения. А рафинированный немец Томас, отец шестерых арийских детей, всерьёз видел в этом «дурную кровь» от их общей бабки-креолки. Но к началу 1930-х Томас Манн просил у брата прощения, хотя только что получил Нобелевскую премию и имел массу поводов задрать нос. И об опасности национал-социализма он стал говорить ещё до прихода Гитлера к власти. В 1930 г. «аполитичный» Манн вдруг призвал к созданию антифашистского фронта социалистов и либералов для борьбы с общим врагом.
В годы Первой мировой он писал: «Каков немецкий народ, когда приходится в трудную для отечества минуту встать в строй, мы видели в начале августа 1914 года: хочется верить, прекрасен, как никакой другой». В конце Второй мировой он не сомневался, что страшная катастрофа Германии – одновременно и час её возвращения к человечности: «Истоком Первой мировой войны было завистливое сумасбродство, ну а истоком Второй было то, что не назовёшь иначе чем пародией на это сумасбродство». После падения Берлина Манна на все лады звали вернуться на родину, но он не пожелал сделать этого даже в ореоле морального авторитета. Он подробно разъяснил свою позицию австрийскому писателю Вальтеру фон Моло: дескать, я знаю в Германии массу интересных, образованных, хороших людей. Но, судя по их письмам ко мне, они даже сейчас не поняли, что происходило с ними в последние 12 лет.
Поделиться
Поделиться
