Ковбои против пришельцев: спасёт ли Америку Дональд Трамп?
Накануне дня выборов 5 ноября Трамп и Камала Харрис шли ноздря в ноздрю. И мало кто ожидал, что скандальный республиканский кандидат победит во всех семи «колеблющихся» штатах и наберёт аж на 86 голосов выборщиков больше соперницы. В России победа Трампа вызвала сдержанное воодушевление глубинного народа: согласно распространённой конспирологической теории, американский президент является тайным агентом Кремля. И хотя в реальности ожидать вскорости прекращения западной помощи Украине и снятия санкций против России вряд ли стоит, избрание Трампа может сильно изменить знакомый нам мир. Ведь в крупнейшей экономике планеты произошло событие, идущее вразрез с поступательной логикой её развития.
Победитель получает всё
Фотографии с завершившихся выборов красноречивее всяких слов. Вот воздают хвалу Господу сторонники Трампа в красных кепках и рыдают адепты Харрис с синими флажками. Если показать этот материал какому-нибудь залётному инопланетянину, он вряд ли бы поверил, что он отснят в одной и той же стране. Ликующие сторонники Трампа – преимущественно бледнолицые, а слёзы поражения Харрис бегут по щекам чернокожих, азиатов и латиноамериканцев.
Конечно, впечатление, будто расовая принадлежность стала линией раскола американской нации на этих выборах, обманчиво. Среди знаменитостей Камалу Харрис поддерживали белые певицы Тейлор Свифт и Билли Айлиш, актёры Роберт де Ниро и Джефф Бриджес. А за Трампа топили чернокожие рэперы Канье Уэст и 50 Cent. Самые «чёрные» штаты Миссисипи и Луизиана, где доля афроамериканцев зашкаливает за треть, даже не относились к числу «колеблющихся» – они однозначно за республиканцев. А Харрис отдали предпочтение большинство штатов Новой Англии, с которых началась Америка и где белых по сей день большинство. В Массачусетсе с его Гарвардским университетом потомков англосаксов 68% – и он традиционно за демократов.
Впрочем, белые и чёрные давно уже не единственные крупные расовые группы в США. В крупнейшем штате Калифорния белых 35%, а латиноамериканцев – 40%. Даже в далёком от мексиканской границы Нью-Йорке их пятая часть, а в штате Нью-Мексико – и вовсе половина населения. Президент Трамп на первом сроке обещал прекратить бесконтрольный приток нелегалов и построить стену на границе с Мексикой. Неудивительно, что Нью-Мексико проголосовал за демократов. Но во Флориде тоже более четверти латиноамериканцев (с чернокожими – почти половина), а народ за Трампа. После поражения Харрис лидеры демократов называли среди главных причин как раз слабую работу с молодёжью и латиноамериканцами.
Если уж стремиться к обобщениям, то скорее демаркационная линия отделила мегаполисы от остальных населённых пунктов. Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Чикаго всегда за демократов. Доходит до абсурда: республиканцы практически не борются за голоса выборщиков в крупнейших штатах – Калифорнии, Нью-Йорке и Иллинойсе. Россиянин сильно удивился бы, увидев в бюллетене на выборах в Конгресс США единственного кандидата. Но и Демократическая, и Республиканская партии в последние годы стали экономить силы и не выставлять своего кандидата в округах, где победить им не удавалось ни разу в истории. Лучше отмобилизовать резервы и бросить их туда, где электорат колеблется. По статистике, даже утром в день волеизъявления 5–7% американцев ещё не решили, кому отдать свой голос. И пойдут ли они на выборы вообще.
Незнакомый с американской системой выборов читатель уже накопил кучу вопросов. Какие ещё выборщики? При чём здесь вообще штаты? Разве самым справедливым демократическим принципом не является «принцип большинства»? Чем плохо: кто из кандидатов собрал больше всех голосов по всей стране – тот и победил? Но в Америке прижилась другая логика.
Избиратели голосуют не за нового президента, а за демократическую или республиканскую коллегию выборщиков от своего штата. Если Харрис побеждает Трампа в условном Айдахо с перевесом в сто голосов избирателей, то всех пятерых выборщиков от Айдахо (их число пропорционально доле штата в населении страны) представят демократы. Делается это ради интересов самых малонаселённых штатов. Если бы подсчёт вёлся по чистым голосам, то кандидатов интересовали бы только Лос-Анджелес с Нью-Йорком и двадцатка крупнейших мегаполисов. Получилось бы, что достаточно победить в семи самых больших штатах. А как же остальные 43? Их мнение неважно? Но в Америке самоуправление штатов и федерализм – это не просто звуки всплывающих над водой пузырей.
State – это именно государство. По крайней мере таковыми штаты являются по конституции. Де-юре союз штатов со столицей в Вашингтоне – это примерно то же самое, что союз Франции, Германии, Италии и прочих европейских государств со столицей в Брюсселе. Никто же ведь не сомневается, что Дания – это независимая страна. Примерно так же себя осознают и жители Монтаны. Понятно, что в течение XX века Вашингтон настолько усилился, что сравнение выглядит некорректным. Но законы ведь практически не менялись.
Четырежды в истории американских выборов наблюдался парадокс: кандидат получал большинство голосов избирателей, но по голосам выборщиков выигрывал его конкурент. К примеру, на выборах 2000 г. большинство американцев поддержали Альберта Гора, а президентом стал Джордж Буш. Решающую победу Буш одержал во Флориде с перевесом в несколько сотен голосов. И получил всех 27 выборщиков крупного штата.
Принцип «победитель получает всё» делает почти бесполезным делом для республиканцев бороться, например, за 13-миллионный Иллинойс. Хотя в населении штата белые составляют 58%, а большинство небольших городков стоят горой за республиканцев. Но погоду делает «демократический» Чикаго, в сотне километров от которого граждане считают огромной несправедливостью свою неспособность повлиять на выборы президента. Но никто и не говорит, что демократия – идеальная система. Просто формы проявления несправедливости отличаются от страны к стране.
Кто не работает, тот не ест
Впрочем, Чикаго не всегда был за демократов. В XIX веке здесь стабильно побеждали республиканцы, здесь была политическая база Авраама Линкольна. Впрочем, и программы двух крупнейших партий Америки мало чем отличались, поскольку ориентировались на бессословное общество, которое на три четверти состояло из собственников.
Это были потомки трудолюбивых европейцев, в основном безземельных англичан и ирландцев. Билет в Новый Свет стоил очень дорого, но многие иммигранты готовы были идти в сервенты на пять лет. Заключался договор: сервент обязывался почти бесплатно работать на благодетеля, который оплачивает его переправку через Атлантику. Зато по истечении этого срока он мог получить гражданство, пятнадцать акров земли, построить дом, какой ему нравится. Налоги в некоторых штатах забирали всего один процент его доходов. Общество собственников богатело и мечтало сохранить свои права от происков властей, чтобы никакой сумасбродный диктатор не мог превратить один процент в пятнадцать, ограничить землевладение или ввести налоги на роскошь. Молодым США удалось воплотить лучшее из римского и британского права. В самом общем виде: парламент формирует законы и бюджет, президентская администрация их исполняет, а суд может признать незаконными действия этих двух ветвей власти, если они слишком потянут одеяло на себя.
Сталелитейный магнат Эндрю Карнеги, вероятно, лучше всех сформулировал кредо большинства: «Цена, которую общество платит за закон конкуренции, несомненно, высока, но польза от этого закона ещё выше, поскольку именно ему мы обязаны нашим успешным материальным развитием, влекущим за собой улучшение условий жизни. И хотя этот закон может оказаться жестоким по отношению к отдельной личности, он – наилучшее для рода человеческого, поскольку обеспечивает выживание сильнейшего в любой сфере деятельности». Другими словами, нужно признать наличие неравенства справедливым и отказаться от попыток помогать лентяям и тунеядцам «достойно жить». Дарвинистский характер таких установок сглаживало христианство: большинство белых американцев были верующими людьми, склонными помогать ближнему. Построить больницу и подарить её штату было вполне в духе капиталистов XIX века, которых сегодня обзывают «баронами-разбойниками».
Тот же Карнеги на старости лет отдавал на благотворительность весь свой годовой доход, подарив стране бесчисленное количество библиотек, школ и музеев. При этом он считал, что социалист должен рассматриваться как зло, ополчившееся на основу цивилизации: «Отсчёт этой цивилизации начался в тот день, когда способный и трудолюбивый работник сказал своему неумелому и ленивому приятелю: «Если ты не сеял, тебе и не пожинать» – и тем самым положил конец примитивному коммунизму, отделив трутней от пчёл…»
Когда европейские интеллектуалы сходили с ума по марксизму, американские часто даже не знали, в чём его суть. Как раз сравнительная однородность электората и делала программы республиканцев и демократов столь похожими: свободный рынок, верховенство права, низкие налоги – и никак иначе. Тот факт, что республиканцы оказались успешнее, не таил в себе системных причин: чуть побольше удачи, чуть получше набор исполнителей. Впрочем, должность президента США, как ни дико звучит, мало что давала. До Первой мировой войны налогов собиралось немного, но даже с этих крох 80% оставалось на местах. Когда появилась телефонная связь, президент Гровер Кливленд лично снимал трубку в Белом доме – секретарши у него не было. Поправка в конституцию о том, что президент может хозяйничать в Вашингтоне не более двух четырёхлетних сроков, была принята только в 1951 году. А до этого правило было негласным, джентльменским. Как раз потому, что великих денег за президентством до поры не стояло.
Но в начале 1930-х разразилась Великая депрессия, которую президент-демократ Франклин Делано Рузвельт начал «лечить» как раз социалистическими методами: радикальным повышением налогов, на которые оплачивалось создание рабочих мест в самых разных секторах – от дорожных работ до бюрократии, ряды которой выросли в разы. Президентский пост стал значить гораздо больше, а Рузвельт, плюнув на джентльменство и сославшись на войну, отсидел четыре срока. Именно в послевоенный период тактика демократов в борьбе за избирателя стала отличаться от республиканской.
Они сделали ставку на меньшинства и на беднейшие слои. Они работали в гетто, кишащих вчерашними нелегалами, едва получившими гражданство: «Голосуй за нас, и мы пробьём тебе бесплатное жильё и медицинскую страховку. И ты сможешь перетащить в Штаты родню». Они окучивали гей-парады: «Голосуй за нас, и никто не сможет уволить тебя с работы». Они принимали у себя конференции феминисток: «Мы заставим отдавать женщинам половину мест на госслужбе, только голосуй». Павел Усанов из Европейского университета отмечает: «Чем больше становилась доля расходов, финансируемых централизованно, тем больше появлялось желающих перейти от предпринимательства к поиску ренты: путь, обратный тому, что вызвал промышленную революцию в Англии». Те, кто раньше становился предпринимателем, нанимал людей и платил налоги, выбирали карьеру на госслужбе, чтобы самим получать атомную зарплату из бюджета.
По большому счёту Америку испортил вопрос перераспределения. Ведь чем больше расходуется через бюджет, тем активнее множатся ряды чиновников и быстрее растёт государственный долг. Чем больше долг, тем выше налоги, необходимые для его обслуживания. Чем выше фискальная и административная нагрузка на бизнес, тем хуже дела в экономике. США в полной мере осознали это в 1980-м, когда выбрали президентом республиканца Рональда Рейгана, прославившегося в Голливуде исполнением ролей ковбоев.
Скачки на фугасе
Триумфальное 8-летнее президентство Рейгана принято называть «ковбойским капитализмом». Коронная фраза Рейгана: «Государство не является средством решения наших проблем, оно само является проблемой». А его любимым президентом был Калвин Кулидж, который в «ревущие 1920‑е» не давал федералам лезть в общественные дела и позволил бизнесу процветать. Рейган подарил экономике дерегулирование: теперь открыть авиакомпанию и ресторан стало одинаково просто. За пять лет налоги на высокие доходы уменьшились с 70 до 28% – пожалуйста, богатейте. Реальный ВВП за восемь лет вырос на треть, инфляция и безработица упали ниже 5%. Рейган был переизбран с огромным перевесом (58, 8% против 40, 6%), а общими чертами той эпохи были оптимизм и уверенность нации в том, что она идёт верным путём.
Как уже рассказывали «АН», сытые 1990-е – последствия тех реформ, которые провёл Рейган. ВВП рос на 4% – в тогдашних цифрах это значило, что каждый год Америка прибавляла экономику постсоветской России. Дух капитализма позволил Америке возглавить интернет-революцию, во главе которой встали Apple и Microsoft. Глава Stаrbucks Говард Шульц предложил альтернативу плохому кофе, на который жаловался даже поэт Иосиф Бродский. Фред Смит создал FedEx на основе абсурдной идеи: отправлять все посылки в центральный хаб (в Йельском университете ему поставили за идею трояк). Все инноваторы мира знали: хочешь реализовать свою идею и стать миллионером – переезжай в Штаты. Интернет вырос и возмужал в Кремниевой долине, где даже преподаватели Стэнфорда инвестировали в стартапы своих студентов. Американцы вновь стали нацией акционеров: на Нью-Йоркской фондовой бирже обращалось 1, 5 млрд акций в день.
Вместе с тем Рейган заложил здоровенный фугас под американский капитализм. Налоги на содержание армии и федеральных чиновников стали расти благодаря «гонке вооружений». Госслужащих стало больше на 300 тыс., а доля государственных расходов в ВВП достигла 33%. Госдолг вырос в три раза и достиг невиданных по тем временам 2 трлн долларов.
До сих пор госзаказ только во время Второй мировой играл значимую роль в экономике США – и это было громадным плюсом для страны. В царской России, например, железные дороги строило государство, из-за чего долги империи Романовых французам к 1917 г. превышали золотой запас в четыре раза. А Вашингтон ни цента не потратил на Тихоокеанскую железную дорогу с востока на запад страны. У частников был стимул вкладываться: они могли продавать земли вокруг дороги (от 1 до 5 км) – и с лихвой отбивать свои расходы на рельсы.
Доля госрасходов в ВВП постепенно доросла до 44%. А чем больше этот фонд, тем выше соблазн его захватить. Потому что победитель получает всё: тёплые места, деньги королей госзаказа, первые полосы в СМИ. Конкуренция между республиканцами и демократами из рыцарского турнира превратилась в свирепые бои в грязи. После 11 сентября 2001 г. президент-республиканец Джордж Буш решил разыграть свой главный козырь – войну. Над расходами был потерян всякий контроль. При Буше-младшем число государственных целевых программ (ФЦП, как сказали бы в России) выросло с 3 до 16 тысяч.
В 2002 г. запустили «чертёж американской мечты», чтобы помочь людям с низкими доходами получить дом и побороться с демократами за голоса чернокожих и латиноамериканцев. Даже безработным выдавали ипотечные кредиты под плавающий процент, привязанный к ставке ФРС. А она к 2007 г. взяла и выросла в пять раз. Потуги правительства разогнали рост цен на жильё до 15–18% в год (больше процента по кредиту), и народ задумался: а зачем работать, если можно вселиться в жильё, взяв кредит, платить копейки, а через пару лет продать подорожавший дом по переуступке вместе с долгом.
Когда в моде левые идеи, для политиков главное – не дать упасть зарплатам и вырасти числу безработных. Тем более в 2008 г. демократ Барак Обама стал первым чернокожим президентом США, для которого «равенство», а не «процветание» было главным словом. При нём денежная масса выросла на 4, 5 трлн долларов. Госдолг взлетел с 9 до 19 триллионов. На этом фоне запустили программу всеобщего медицинского страхования Obamacare, а предельная ставка подоходного налога выросла с 35 до 40%: средний класс платил за заигравшихся в ипотеку бедняков.
Обычно кризисы разрешаются через корректировку структуры производства: кто-то банкротится, кто-то открывает новые рынки. Но власти уже привыкли на любой вызов отвечать ростом государственных расходов. И в 2010-е Америка на глазах начала утрачивать свои узнаваемые черты.
Выбор Трампа
Победа Дональда Трампа на президентских выборах 2016 г. стала полной неожиданностью для изрядно полевевшего истеблишмента. Эксцентричный бизнесмен, за которым тянется бесконечный шлейф коррупционных скандалов и силиконовых блондинок, победил демократов в образе «нового Рейгана», обещая ликвидировать массу отменных синекур. Дескать, необходимо перестать тратить деньги на ерунду, дать волю бизнесу, вернуть из Китая производства в завявшие города Среднего Запада, где живёт основной электорат республиканцев.
Но какой может быть «ковбойский капитализм», если 44% экономики уже распределяется через бюджет? Левые и так сумели развязать против попыток Трампа жить по средствам «священную войну», словно это он, а не хулители-демократы угрожают основам процветания Америки. А когда началась пандемия, Трамп закачал в экономику больше государственных денег, чем Обама. Доля госрасходов в ВВП снова пробила потолок, а государственный долг перевалил за 30 трлн баксов.
Конечно, стоит признать заслуги Трампа в экономике. Например, беспрецедентное снижение налога на прибыль корпораций – с 35 до 21%, что позволило обеспечить высокие темпы роста и снизить безработицу до самого низкого уровня за последние 50 лет. Но Трамп не смог стать вождём бизнес-элиты, как собирался. Наоборот, ведущие интернет-компании Twitter* и Google ограничивали доступ сторонников Трампа и даже блокировали аккаунты самого президента. Победу демократа Джо Байдена они, наоборот, приветствовали, хотя все его идеи были связаны с раздачей денег и новыми регуляциями.
Политологи часто посмеиваются, что на нынешнем Западе нет ничего более жалкого, чем борьба традиционных правых с традиционными левыми. Дескать, их лозунги ничего не стоят, поскольку, столкнувшись с давно сложившейся системой, они ведут себя в ней до смешного похоже. И Дональд Трамп – не исключение. Его нынешняя кампания куда менее революционная, чем в 2016 году. Про стену на границе с Мексикой уже и разговора нет. Наоборот, за Трампа проголосовали 55% латиноамериканских мужчин и 38% женщин, поскольку он обещает упростить им вопросы трудоустройства и ведения бизнеса. Капризная молодёжь, пленившаяся левыми идеями, тоже отдала республиканцам немало голосов. Потому что ещё недавно ратовавший за торговую войну с Китаем Трамп зарегистрировался в китайской соцсети Tik-Tok и выложил в ней много отвязных видосов. Команда Камалы Харрис работала более академично и не смогла возбудить «колеблющийся» электорат.
Никто не удивится, если нынешнее президентство Трампа будет далёким от реформ в стиле «ковбойского капитализма». Его политический бизнес достиг потолка: осталось четыре года, третьего срока точно не будет. Так зачем портить со всеми отношения? Разумнее раздать всем сёстрам по серьгам, порешать собственные проблемы и уйти на заслуженный отдых (в 2028‑м Трампу будет 82 года).
Но есть и другая логика. Раз терять Трампу нечего, а на всё про всё есть четыре года, он может инициировать структурные реформы, направленные против сползания США в социализм. Тем более в Конгрессе у республиканцев наметилось большинство, а победа на выборах со значительным перевесом говорит о вотуме доверия большинства граждан. Да и народного героя, бросившего вызов бюрократии, скорее побоятся тронуть впоследствии.
Слон против осла
Республиканская партия в XX веке выступала гораздо успешнее демократов. На второй срок переизбирались Теодор Рузвельт, Дуайт Эйзенхауэр, Ричард Никсон, Рональд Рейган. У демократов не было таких «звёзд», за исключением Франклина Делано Рузвельта. Почти все 2000-е Белый дом занимал Джордж Буш-младший, и казалось, что гегемония республиканцев продлится и дальше, но впоследствии всё вдруг изменилось.
Нельзя сказать, что два срока демократа Барака Обамы в 2009–2017 гг. – это какой-то нонсенс для США. Тем более что следом за ним в Белом доме прописался республиканец Трамп, уступивший в 2021 г. Джо Байдену и отыгравшийся в нынешнем ноябре. Дело скорее в ментальном превосходстве демократов, чьим символом недаром считается терпеливый и выносливый осёл.
Экономист Ростислав Капелюшников из Высшей школы экономики отмечает, что, по данным опросов 2010-х, соотношение между сторонниками демократов и республиканцев среди университетских экономистов составляет 4, 5:1. Ещё 10 лет назад разница была намного меньше – 2, 7:1. Среди экономистов моложе 35 лет преобладание сторонников Демократической партии оказывается вдвое выше – 9:1. Среди историков аналогичная пропорция составляет 34:1, журналистов – 20:1, психологов – 17:1, юристов – 9:1. Как же так вышло?
Ещё в 1990–2000 гг. в университетах активно готовили специалистов по гендерным и расовым проблемам. На эти факультеты активно шли инфантильные идеалисты, желающие переделывать мир. Впоследствии оказалось, что на их профессии нет рынка. Но Демократическая партия уловила тренд, обязывая корпорации и муниципалитеты иметь у себя отделы по работе с социофобами, гомосексуалистами или бывшими алкоголиками. Люмпен-интеллектуалы, словно советские политруки, монетизировали свои странные навыки, становясь частью академической среды, как физики или биологи.
Популярный писатель-левак Уилл Сторр считает, что нужно принимать во внимание даже генетику и окружение: то есть не пестовать элиту в лучших колледжах, а, наоборот, подсаживать в социальные лифты выходцев из низов. Не потому, что они креативны или лучше «знают жизнь», а из соображений справедливости: «Есть люди с очень низким IQ, есть люди с расстройствами личности. Поэтому нужны большие налоги для тех, кому повезло с генами и кто смог пробиться и разбогатеть, которые будут распределяться в пользу тех, кто оказался не в лучшей ситуации». Старина Эндрю Карнеги, небось, пропеллером вращается в гробу, размышляя о плодах, выпестованных в созданных на его деньги колледжах.
* Соцсеть, заблокированная на территории РФ.
Поделиться
Поделиться
