Кто такие русские?
Если бы ответ был ещё и очевиден всякому, не было бы нужды в создании громоздких идеологических построений о том, «что есть русский мир». Казалось бы, всё просто: раз в десять лет проходит перепись населения, и если человек сам определяет себя как русского, то и не нужно дальше лохматить бабушку. Но не тут-то было! В советские времена русскими записывались и евреи, и финны, и немцы, и коми, – и все, кому мешал жить «пятый пункт». Сегодня человек по привычке не хочет лишних вопросов (особенно если приехал из бывших республик после распада СССР или сам запутался в своих многонациональных корнях). Если бы русский определялся просто как «гражданин России славянской внешности», масса вопросов возникла бы у белорусов и украинцев с красным паспортом. А если знание русского языка было бы важнее этнического происхождения, не было бы сломано столько копий, чтобы усложнить переезд узбекам и таджикам. Уравнять же «русских» с «россиянами» – это всё равно что не видеть разницы между «народом» и «нацией». В общем, вопрос вроде простой, а общепризнанного научного ответа до сих пор не имеет.
Государство – это мы
В первую голову, всё запутано исторически. Этимология слова «Русь» не бесспорна. До революции в историографии господствовала норманнская теория: «русью», начиная с Рюрика, назывались варяги-скандинавы, из которых в VIII веке вышли первые правители Ладоги, Новгорода и Киева. «Русь» родственна древнескандинавскому слову rōþr («гребец» или «поход на гребных судах»), а в Олеговой дружине, что ходила на Царьград, были сплошь Ивары, Рагнары и Эйнары. Среди комсостава русичей, получивших с ромеев неслабую дань, было всего два славянских имени из 27. Но постепенно термин «русь» со скандинавской элиты был перенесён на весь народ нынешней Центральной России. А скандинавская этимология Руси по сей день составляет современный лингвистический консенсус.
Правда, славянофилы в XIX веке активно притягивали различные местные версии происхождения слова. Оспаривалось даже иноземное происхождение Рюрика, а историк Петровской эпохи Василий Татищев уверял, что видел в одном монастыре некую Иоакимовскую летопись, в которой чёрным по белому написано: первый князь был сыном дочери легендарного старейшины Гостомысла, выданной замуж за какого-то северного ярла. Поэтому и призвали в трудную минуту «володеть нами» человека своей крови, стоящего вдалеке от местных разборок.
Можно найти также финские и даже североиранские версии происхождения «русских», которые делают нас истинно арийским народом. Но с математической точностью доказать достоверность любой из теорий сквозь дымовую завесу веков вряд ли кто-нибудь когда-нибудь сможет. У историков не вызывает сомнений, что славянские и финно-угорские племена активно смешивались: например, Великий Новгород, согласно канону, был основан посредством слияния двух славянских и одного финского поселения. А документы XV века, когда Новгород был покорён войсками Ивана III, полны свидетельств, что новгородцы и московиты воспринимали друг друга как различные народы.
«АН» рассказывали, что находки в Ладоге свидетельствуют: здесь задолго до Рюрика существовала развитая по средневековым меркам цивилизация. Например, токарный станок использовался примерно за 200 лет до известных случаев появления его в Восточной Европе. Археолог Евгений Рябинин откопал в двух километрах от Ладоги Любшанскую крепость, которую возвели и вовсе в VI–VII веках, около 700 г. перестроив на каменном основании. Всё указывает на то, что крепость построили словены (племенной союз, из которого вышли новгородцы), хотя в Ладогу приезжали торговать викинги, а вокруг неё были финно-угорские поселения. Кстати, Рябинина в ангажированности никак не упрекнёшь. Когда его экспедицию финансировала советская наука, он откопал в Ладоге фигурку скандинавского бога Одина. А когда пошли европейские гранты, нашёл явные следы присутствия здесь славян.
Ещё в XVIII веке не существовало единой трактовки самого понятия «русскость», которое могло означать и культурную, и этническую, и протонациональную идентичность. Неясными оставались и ментальные границы русской территории. В понятие русской нации могли включаться либо все подданные Российской империи, либо только дворяне, либо только православные. Например, идентификация через вероисповедание привела к появлению концепции триединства русской нации: русских (великороссов), украинцев (малороссов) и белорусов. Сегодня она активно критикуется, поскольку культурологический вопрос стал политическим, а с высоких трибун транслируется, что русские и украинцы – это один народ. И трагические ошибки в нашей самоидентификации якобы берут своё начало в Петровской эпохе, когда в Академии наук окопались ничего не понимающие европейцы. С патриотических позиций толкуется даже знаменитая полемика Ломоносова с историком Герхардом Миллером: раньше в ней видели забавный конфликт эмоционального подхода с научным, а сегодня природный русич, мол, по делу шельмует засланного казачка.
Однако уже в XIX веке этнонимом «русские» обозначали все три «братских народа». Судя по всему, термин закрепился в литературном языке под влиянием разговорного. Хотя историк-панславист Николай Костомаров активно внедрял понятие «великороссияне», вычурный этноним не прижился. А в первой для Российской империи переписи 1897 г. решили делить славянские народы не по национальности, а по вероисповеданию: православные, лютеране, римокатолики. Только в последние 30 лет понятия «россияне» и «русские» стали противопоставляться друг другу: первое означает политическую нацию, второе – этническую с её приверженностью традиционным ценностям.
И всё было бы гладко, если бы современная биология не плодила новые вопросы и теории. Как и предполагалось, русские в разных частях России генетически не похожи друг на друга. Северные и центрально-южные принадлежат к разным генетическим кластерам по Y‑хромосоме, митохондриальной ДНК и аутосомному маркеру CCR5de132. Центральные и южные русские входят в восточноевропейский кластер и генетически едины как с другими восточными, так и с западными славянами (словаками и чехами). Северные же русские входят в североевропейский кластер вместе с поляками, литовцами и германцами. У северных русских оказалось с ними даже больше генетических сходств, чем с финно-уграми, – к вящему удивлению многих историков. По митохондриальной ДНК выходит, что у нас больше общего даже с ирландцами и шотландцами, не говоря уже о немцах и норвежцах. Что ставит под сомнение гипотезу, будто словены активно смешивались с чудью, начиная с раннего Средневековья.
Биология разбивает в пыль и другой популярный миф: будто русские за два столетия монголо-татарского ига стали немного татарами. Однако во всех русских популяциях отмечается крайне низкая частота соответствующих генетических признаков – неважно, граничили эти районы со Степью или были надёжно укрыты от неё лесами и расстояниями. Например, у русских крайне редко встречается эпикантус (складка верхнего века, характерная для монголоидной расы) – 12 раз на 8, 5 тыс. обследуемых. Примерно как у тех же немцев. Хотя в этом-то как раз ничего удивительного: монголы, хазары или печенеги никогда не пытались оседать на соседних с русскими землями. Скорее угнанные в Бахчисарай или Каракорум славянские пленники разбавляли их генофонд.
Имя твоё неизвестно
Ничего не добавляет нам и позднесоветская теория, будто у этнических русских государственная идентичность устойчиво преобладает над национальной. Мы, дескать, природные имперцы, цивилизаторская функция которых стала основой для формирования российской нации. Однако до усиления Москвы на фоне распада Монгольской империи никаких имперских амбиций в восточнославянских землях не прослеживается. Хотя князья из рода Рюриковичей правили здесь уже 600 лет.
Но не нужно посыпать голову пеплом. Большинство наций в Европе так и формировалось: за счёт попыток придать случайным территориальным образованиям (возникшим вследствие войн и династических союзов) особый смысл, сакральность или миссию. В наполеоновской Франции или в Италии после Гарибальди на французском и итальянском языках говорили примерно 10% населения. Однако в XIX веке в изобилии появлялись работы, утверждающие, что сицилийцы, лигурийцы и калабрийцы – это один народ. С чем многие из них не согласны по сей день. Баски и каталонцы регулярно напоминают всем, что не видят себя частью испанской нации. Сербы и хорваты в 1990-е основательно потрепали Балканы, сколько бы их ни убеждали в существовании единого югославского народа. Шотландцы совсем недавно едва не собрали большинство за выход из состава Великобритании. Продолжать можно до бесконечности.
Но как тогда эти гордые народы себя определяют? Тут тоже нет великого разнообразия. У каждой нации есть властители дум, которые подхватывают какой-нибудь сложившийся тренд и нарекают его миссией своего народа. Как русские объявляли своей священной жертвой защиту христианской Европы от угроз с Востока, так и поляки гордились миссией защищать католический мир от русских.
Шведский врач и ботаник Улоф Рудбек-старший отождествил легендарную Атлантиду со Швецией: дескать, последняя является прародиной германцев и вообще человеческой культуры. В XIX веке эту гипотезу подхватили германские интеллектуалы, которые позже других «великих наций» в Европе занялись разработкой национальной идеи. В те же годы у наших славянофилов была популярна идея, будто Гиперборея из древнегреческих мифов реально существовала где-то на Русском Севере. А из неё пришла порода «высших людей». Насколько опасна манера целой нации считать себя важнее и породистее соседей, стало понятно в ходе Первой мировой войны. А тем, до кого туго доходит, чуть позднее всё разложил по полочкам Гитлер.
Но даже такие уроки быстро забываются. И в Восточной Европе нынче полно идеологов, пытающихся заложить в самоидентификацию поляков, венгров или украинцев представление о «сверхчеловечности» целой нации: дескать, мы особенные, но кто-то всегда мешает нам показать всему миру наши способности. И чаще всего это курс на кровавую борьбу с ветряными мельницами.
Но всё-таки магистральным в XX веке стало понимание себя через классическую культуру. Конечно, колода и здесь безбожно передёргивается всякий раз, когда привлекательный герой какого-нибудь романа объявляется альтер эго целой страны, на языке которой писал автор. Якобы его храбрость, великодушие и душевная чуткость свойственны в той или иной степени миллионам её жителей.
В Греции до сих пор верят, что непоседливый царь Итаки Одиссей из поэмы Гомера отлично иллюстрирует авантюрный характер древних греков, решившихся на колонизацию Средиземноморья. Испанские школьники на протяжении веков измучены похождениями идальго Дон Кихота и его оруженосца Санчо Пансы. А Труффальдино из Бергамо, герой комедии Карло Гольдони, люб итальянцам находчивостью и везучестью: преследуя личную выгоду, он удачно устраивает чужие судьбы, гоняясь за деньгами – находит любовь, не перетруждаясь – нравится хозяевам. В Нидерландах и Бельгии Тиль Уленшпигель давно утвердился в роли народного защитника, скрывающего под маской простака свою природную смекалку и отважный нрав. А в каждом чехе живёт бравый солдат Швейк: когда весь мир сходит с ума и спешит умереть на войне, только он, признанный медиками «полным идиотом», сохраняет невозмутимость духа и пищеварения.
Огромной России создать своё альтер эго так и не удалось. Великая русская литература постоянно рождала слишком сложных интровертов, не имевших шансов на обожание масс: Андрей Болконский, Евгений Онегин, Илья Обломов. В разное время в претендентах ходили Тарас Бульба, Павка Корчагин и даже Остап Бендер, но никто из них так и не набрал нужного количества баллов. Однако, не родив своего Уленшпигеля, русская культура хитро вывернулась, предложив на роль «нашего всего» писателя – Александра Пушкина. Избегавший острых тем и способный прозреть гармонию в чём угодно, Пушкин превратил крепостную Россию в волшебную звонкую грёзу. И с задачей в целом справился, хотя осадок всё равно остался.
Проблема в том, что государство в России всегда пыталось навязать народу в качестве альтер эго человека в мундире – царя Петра, маршала Жукова, генералиссимуса Суворова. Это получилось лишь единожды, хотя мундир у Штирлица и был сомнительный. А большую часть исторического пути народ упрямо влекло к одарённым пьяницам и хулиганам: Высоцкому, Есенину, шукшинскому Егору Прокудину. А государству оставалось только добавлять в суп соль и перец, водя пером в руке генералов от культуры.
«Высшая и самая характерная черта нашего народа – это чувство справедливости и жажда её», – декламировал Михайло Ломоносов, словно грузины или испанцы не жаждут справедливости. «Самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всём», – наводил тень на плетень Фёдор Достоевский. «В этой удивительной стране всё в крайностях: на войну – с песнями, под венец – со слезами, и всё всерьёз, всё до конца», – распалял национальную гордость режиссёр Никита Михалков. К концу XX века несоответствие реального и сочинённого русского характера заставило писателя Виктора Пелевина воскликнуть: «Чёрт бы взял эту вечную достоевщину, преследующую русского человека! И чёрт бы взял русского человека, который только её и видит вокруг!» Но кто его в итоге услышал?
Не от мира сего
К концу XX века на фоне постсоветского ресентимента родилась новая идея самоидентификации через культуру: русского человека сравнивали с американцем по самым неожиданным критериям. Не по продолжительности жизни, величине дохода или количеству увиденных стран, а по способности поступать иррационально, словно это Божий дар. И русский всегда оставался в психологическом выигрыше.
На экранах в 2000 г. главным хитом стал «Брат-2» Алексея Балабанова, в котором полюбившийся зрителям решительный герой Данила Багров едет в Чикаго и всех там уделывает: чернокожих сутенёров и бледнолицых гангстеров, у которых «всё просто так, кроме денег». А заодно укладывает в койку суетливую телеведущую, которая «не хочет проблем»: «Are you gangsters?» – «No, we are Russians». «Роевая сила» Багрова торжествует над пошлым рационализмом, открыв широким слоям новые поводы для национальной гордости: мы бедные, но щедрые, духовные и ничего не прощаем.
Сатирик Михаил Задорнов собирал аншлаги на концертах под брендом «Ну тупые!», значительная часть которых была посвящена нашему культурному превосходству над американцами. «Почему американцы не играют в КВН? – Потому что тупыыыыые!» – срывал овации артист. Выходило, что и законы у янки глупые и смешные, и жирные они все поголовно, и язык у них странный. Они говорят: в пустом помещении «нет тела» (nobody), а у нас говорят – «ни души». «В американских блокбастерах они молвят: «Спасаем наши задницы!» Мы спасаем души, а они – самое дорогое, что есть у них».
«Только наши люди…» и «Только у нас…» – знаменитые заходы Задорнова, с которых сатирик начинал выступления под гогот провинциального вида публики. Дескать, только в России дерущиеся люди могут вместе побить того, кто хочет их разнять. Только русский человек может по пьяни два часа внушать иностранцу, что мы страна придурков, и дать ему в рожу, когда он наконец согласится. Только русский догадается съесть котлету по дороге к кассе, чтобы за неё не платить. И только наши женщины в отелях за границей перед приходом уборщицы прибираются в своём номере, чтобы та не подумала о них плохо. Страна и впрямь начинает гордиться тем, что только наши люди купаются прямо под табличкой «Купаться запрещено», только у нас открывают дверь, если в домофоне слышат: «Это я», и только у нас на кухне есть «пакет с полиэтиленовыми пакетами». Хотя Задорнов был не так прост, и кого он в итоге троллил – большой вопрос.
Ведь не мог не видеть: именно обобщениями, попытками во всём найти направление и особость, выискав общие черты у 20-летнего московского айтишника и 60-летнего дальневосточного браконьера, мы и замучены. Если уж на то пошло, у айтишника будет больше общего с коллегой-ровесником из Латвии или Индии, а браконьер скорее узнает «своего» в каком-нибудь китайском контрабандисте. По всей видимости, конкретные условия жизни скорее формируют характер человека, чем генетика или культура, транслируемая учителями и телеведущими. Когда-то культурный код срабатывал на узнаваемость «своих» во время застолий и обмена репликами из «Джентльменов удачи». Сегодня шансов на это значительно меньше.
Советский народ сплачивала, разумеется, не принадлежность к одному племени, религии или традиции. Сплачивали условия жизни, при которых нельзя не быть трудоустроенным, хорошие вещи нужно доставать, а на выезд за границу необходимо особое разрешение. Нельзя читать определённые книги, нельзя слушать иностранную музыку, и нужно постоянно лавировать между попытками государства так или иначе прихватить тебя. Именно эти условия формировали у людей общие привычки адаптироваться и изворачиваться, над которыми потешался Задорнов. Русский человек при приближении тайфуна в Таиланде не прячется, а бежит на его фоне фотографироваться, не потому что он по какому-то набору генов храбрее австралийца. Просто он впервые видит тайфун и вообще в Таиланде впервые.
Настоящий русский характер, каким он обычно предстаёт в глубинке, совсем не подходит «природному имперцу», идущему «особым путём». Стоит забраться в места, где вертикаль власти особо не давит, как вокруг никто не тоскует по сильной руке и коллективизму. Зато русский человек трудолюбив, любопытен, деликатен, доверчив, смекалист, открыт новому и совсем не вороват. Он не любит себя ломать и не считает, что на пути к достатку стоит съесть тонны навоза. И почему бы не любить его именно таким?
Мы – мирные люди
Число русских на планете уменьшилось за постсоветские годы на 22 млн человек. Нас осталось чуть меньше 128 млн, примерно 1, 6% мирового населения. Тем не менее русские пока ещё в десятке крупнейших по численности народов мира.
Согласно данным последней переписи, население России уменьшилось к сентябрю 2022 г. до 146, 5 млн, а русских в ней проживает 109 млн человек – три четверти граждан (74, 6%) самой большой страны мира. Это на 1, 7 млн людей меньше, чем по переписи 2010 г., когда в России было 111 млн русских (77, 7% населения). Выходит, что не только численность «титульной национальности» снижается, но и доля русских в населении страны тоже. Естественная убыль за 12 лет была ещё больше – 3, 9 млн русских. Но 1, 7 млн сородичей мы получили с Крымом, не менее полумиллиона приехали с Донбасса. Сколько-то ещё добавилось на присоединённых после 2022 г. территориях.
По словам доцента Государственного института русского языка Александра Арефьева, к моменту распада СССР русских по национальности насчитывалось в стране около 147 млн, и это тянуло почти на 3% населения планеты. А потом – демографическая яма 1990-х, скромный беби-бум в начале 2010-х и ныне обречённое на длительную естественную убыль население страны.
Можно по-разному считать количество русских, проживающих за границей. Наши ведь сегодня живут не только в Таиланде, Германии и Штатах. Например, в Намибии – самой редконаселённой стране мира, первой в Африке отменившей для россиян визы. В городке Уолфиш-Бей ловят рыбу около 25 русских судов. Здесь вывески в магазинах на кириллице, русские врачи, лётчики, продавцы сувениров, лоцман и даже капитан порта – около тысячи человек. На Карибах есть островное государство – Тринидад и Тобаго. И в Интернете можно найти здесь рабочие вакансии для русских. Численность диаспоры неизвестна: судя по всему, люди тут не имеют потребности собираться вместе и вспоминать подмосковные вечера. Более тысячи русских насчитали в Эфиопии.
Несколько лет назад в различных отчётах гуляла неизвестно откуда взявшаяся цифра в 30 млн русских и их потомков, проживающих за границей. Считалось, что их примерно поровну живёт в республиках бывшего Союза и дальнем зарубежье: русских в США и Германии примерно столько же, сколько в Казахстане и Украине. Но как считали – непонятно.
Во многих странах мира анкеты переписи населения вообще не подразумевают такой графы, как «национальность». Равно как не содержат сведений о происхождении предков. Американцы, китайцы, бразильцы, кубинцы – это нации, где живут миллионы представителей различных рас, не говоря уже о языковых группах.
Россия в этом смысле больше похожа на Индию, где не стали ровнять одной гребёнкой пенджабцев, бенгальцев, хиндустанцев. У нас четверть населения – это татары, башкиры, якуты, карелы, аварцы, чеченцы. Де-юре нацию у нас символизирует термин «россиянин», который за границей почти никто не отличит от привычного «русские». Russians – это все жители России и выходцы из неё.
Поделиться
Поделиться
